Говорю:

— Я плохой нынче собеседник. Извини.

— Внутри меня словно провода замкнуло. Понимаешь?

Улыбается. Кивает. Пьет свой черный. Длинная косая челка, узкий разрез мальчишеских глаз. Тонкие морщинки бегут к вискам. Ему 25 или 45, а может быть все 165 — лицо без возраста. Я никогда к нему не привыкну. Мы незнакомы. Его пальцы, тонкие и невероятно длинные нервно двигаются словно живут своей жизнью, я наблюдаю за ними и как всегда хочется схватить быстрым движением нож и ловко-точно отрезать себе один из них, завернуть в платок и сохранить в формалине навечно. Он ловит жадный мой взгляд и хмурится. Понарошку.

Знаешь, я ни разу не слышала его голос и воображаю, что он непременно низкий, немного шипящий и опасный. Много курит, носит черное и комично худ, на лице то проступают, то теряются монголоидные черты — неуловимый восточный флер.

Мы ̶н̶е̶ видимся по четвергам за столиком у окна за его черным и моим со сливками. Вижу его еще издалека — зыбкий силуэт за тонкой завесой стекла, словно забытое утренним посетителем пальто, но вот шевельнулся и ожил, отпечатался негативом на моей изнанке.

— Ты же знаешь, я бы не приходила, если бы была счастливой.

— Зачем тебе моя боль?

Никогда не отвечает. Губы тонкие, а зубы прозрачно-белые. Молчим. Если протянуть руку и коснутся его запястья (я так сделала однажды) то пальцы обожжет холодом. Даже трупы не бывают так холодны.

Вздыхаю безнадежно:

— Я прихожу сама...

— Отпусти.

Отвернется, застегнет долговязое пальто и уйдет не расплатившись. Начинается дождь и тонкий его силуэт растворяется в сером переулке. Только синяя чашка на краю узкого столика и пустота — вот что он оставляет после себя. Мне так страшно с ним, но я все равно прихожу снова и снова. Нельзя не придти на встречу с собой.