Только что закончила слушать очередную книгу Мураками – «Мой любимый sputnik» и даже не знаю, что сказать о ней. Все больше люблю этого автора, но исключительно в аудио формате. Почему-то почти не воспринимаю его текстово, раньше я думала, что мне просто не близка вся эта японская мистика, но теперь полагаю, что нет, а значит позже буду пробовать слушать его романы еще и еще. Удивительно чувственны и глубоки его книги, так и «Мой любимый sputnik» — роман не про какие то события или действия, он про связь, что возникает между людьми, про чувства, которые так сложны и неоднозначны. Чудесная книга и конец у нее такой как надо – немного странный, немного не понятный, немного философский. Неоднозначный.

В этот раз я слушала чтение Сергея Чонишвили и осталась довольна, привыкла к голосу не сразу, но теперь хочу еще и еще слушать книги в его исполнении. Пожалуй отложу пока Мураками и скачаю Милорада Павича, помнится Света мне его советовала.

Мне не пишется, как-то не умею я вообще сейчас писать. Никакое время. Ни зима и ни осень. Мне хочется только спать, слушать бархатные голоса чтецов и читать толстую книгу про муми-тролля.

Но вернусь к «Мой любимый sputnik». Возможно из-за особенностей голоса исполнителя целые фразы этого романа буквально впивались в меня и прорастали. Впервые за долгое время мне захотелось сохранить для себя цитаты из книги, что бы потом перечитать, переосмыслить и удивиться совпадению. Пожалуй приведу здесь две большие цитаты, мне близко то, о чем сказано в этом тексте и я согласна с автором до последней буквы)

Впрочем, я всегда испытываю легкое замешательство, когда приходится говорить о себе. Сбивает с толку классический парадокс самой постановки вопроса — “Что есть «я»?” Если представить, сколько всякой правды о себе я знаю, понятно, что нет на свете такого человека, который мог бы поведать обо мне больше, чем я сам. Но когда я рассказываю о себе, то как рассказчик, естественно, провожу ревизию себя как объекта рассказа (это происходит в силу самых разных соображений — жизненных ценностей, степени восприимчивости, моих способностей как наблюдателя). То есть я выбираю: о чем говорить, о чем нет, даю себе определения, и получается нечто, обструганное со всех сторон. Вот и спрашивается, сколько в таком “я” остается объективной правды от меня настоящего? Это очень меня волнует. Всегда волновало.

Однако я заметил: у большинства человечества такой вопрос не вызывает какого-то особого страха или беспокойства. Когда выпадает шанс, люди откровенничают с поразительной легкостью. Говорят, например: “Я такой честный, прямой, у меня душа — нараспашку, до идиотизма доходит”. Или же так: “Я легко раним, и мне поэтому непросто находить общий язык с людьми”. А вот еще: “Я хорошо чувствую душу собеседника”. Но сколько раз я видел, как этот “легкоранимый” человек от нечего делать, запросто причинял боль другим. А “прямодушный и открытый”, сам того не замечая, пользовался самыми благовидными предлогами, только чтобы отстоять доводы, выгодные ему одному. Тот, кто “тонко чувствовал душу другого человека”, попадался на откровенный подхалимаж и оказывался в дураках. Так что же на самом деле мы знаем о себе?

Чем больше я задумывался над этим вопросом, тем с большими оговорками мне хотелось рассказывать о себе — когда это приходилось делать, то есть. Гораздо сильнее меня интересовало то, что за пределами моего “я”: хотелось хоть чуточку глубже понять объективную сущность окружающего мира. Я размышлял над тем, какое место во мне занимают определенные обстоятельства, люди, а также старался обрести равновесие, прийти к гармоничному состоянию, “вобрав” их в себя, вместе с ними. Так, мне казалось, я смогу прийти к самому объективному — насколько это вообще возможно — пониманию своего “я”.

А вот это описание совершенно про меня. Никогда не могла сформулировать это так точно, но это совершенно точно именно я:

Тогда я почувствовал, что мир в книгах — гораздо более живой, похожий на подлинную жизнь, чем настоящий мир вокруг меня. Передо мной представали такие картины, которых я в жизни не видел. Книги и музыка стали моими главными друзьями. В школе у меня было несколько приятелей, но такого, кому было бы можно раскрыть душу, я не встретил. А с теми друзьями — что? С ними я виделся каждый день в школе, болтал ни о чем, в футбол играл. Когда же мне было трудно, я ни к кому ни за какими советами не обращался. Сам думал, сам решение принимал, сам действовал. Какой-то особой печали от этого я не чувствовал. Мне казалось, что так и должно быть. Ведь в конце концов человеку ничего не остается — только справляться с этой жизнью в одиночку.

А еще Сумирэ пишет чудесные письма, сохранила себе в телефоне запись этого фрагмента – его хочется постоянно прокручивать, что бы научиться так же легко, просто и невероятно интересно рассказывать о самых простых вещах в письме. Может быть и у меня получится этому научиться, а может быть для этого не умение необходимо, а Связь…?