дай обет молчанья, мой свет, лучше просто пиши в тетрадь.
слишком много помех и шума, слишком глухо ты стал играть.
мир, поломанный усилитель, не смолкает тут ни на час,
и чертовски так не хватает чистоты, акустики промеж нас.
раньше бросишь одно лишь слово — резонирует всё внутри,
а сейчас, сколько ты ни бейся, там лишь грязные пустыри.
каждый — потенциальный нищий, сумасшедший или беглец.
и от этого лечит только билет к морю в один конец.
© Ок Мельникова 

Нет, ну что я в самом деле все время о грустном? Декаданс мое всё.  Мне подумалось, что я себя, наверное, наказываю, как мама наказывала в детстве. Вчера рассказала одному человеку, что когда я училась писать и старательно рисовала в прописях ненавистную букву «Ж» мама в воспитательных целях выносила на зимний балкон моего любимого рыжего мишку, и грозилась совсем его там заморозить, если я не буду стараться. Не знаю, почему я это вспомнила… Меня часто ставили в угол, хотя, в общем,  я была спокойным и послушным ребенком, совершенно не помню свои детские провинности, зато хорошо помню, как стояла лицом к стене и униженно просила у мамы прощения. За что? Это как ни стараюсь вспомнить не могу. Забавно то, что я и сейчас люблю сделать что-то плохое, а потом извиняться – мазохистская такая игра. Вот я выросла, а поиграть в униженную и оскорбленную люблю. Даже ты говоришь, что я не нормальная. Меня это не беспокоит вовсе, живу в своем мирке, никого не трогаю, навредить разве что себе могу и то вряд ли. Руку я себе один раз только порезала, мне было ужасно интересно – как это – калечить себя… Оказалось, что не так уж сложно, да и боли  почти не было, суеты больше ибо не рассчитала и слишком глубоко разрезала кожу чуть выше запястья. Пришлось зашивать в больнице, молодой хирург смотрел хитро и улыбался на невнятные мои лепетания о неосторожном обращении с ножом, резала то я лезвием. На память шрам остался – довольно заметный, на левой руке с внешней стороны, прямо над часами. Я никогда не прячу его и люблю. Ему уже больше 10 лет. Когда мне совсем хреново, я представляю, как провожу опасной бритвой сбоку по руке, ближе к ладони, это меня успокаивает. Своей крови не боюсь и боли тоже. А вот вены мне отворять никогда не хотелось, даже в 14, я искала другие способы себя убивать. У подруги моей все руки исполосованы – она та еще истеричка, мне нравится смотреть не ее шрамы – переплетение белых линий на бледноголубых запястьях.

Ты не думай, что я умереть хочу. Вовсе нет. Глупости какие. А жить…жить пока не очень получается. Что-то получается, но это не жизнь, конечно. Так…существование. И я не жалуюсь вовсе, так просто пишу, что бы навсегда сохранить эту осень здесь –  в этих письмах тебе. Это хранилище намного надежнее памяти, только бы не снести всю эту писанину, в один распрекрасный день какой-нибудь очередной «новой жизни», как уже бывало. Все-таки эти строки не только мои, они и твои тоже, потому что тебе.

Один человек сказал мне вчера, что я ерундой занимаюсь – собираю зачем-то не нужные вещи и покупаю бумажные книги, пишу пространные тексты в интернете, впадаю в апатию и сижу дома. Прав, вот прав, чертяка! Надо же ставить цели и добиваться их, быть активной и позитивной, с мужчинами знакомиться и спать с ними. Биологические часы то тикают, ну сколько еще той активной жизни осталось? С каждым днем все меньше. Все же просто, все ужасно просто, милый. Нужно только шаг сделать, связи не нужные оборвать, питаться правильно, бегать по утрам, работать с удовольствием. И будет мне счастье, непременно будет! А то что внутри пустыня выжженная, так это ничего, каждый внутри  свой ад носит и улыбается – ЖИВЕТ. Я тоже могу и даже притворяться почти не придется, просто научусь, как училась когда-то писать, глотая слезы и жалея замерзающего Мишу на зимнем балконе. 

P.S. Только ты не бросай меня, ладно? Никогда.